В начале XIX века человек, хорошо знавший русский литературный язык, был в Киеве большой редкостью. Горожане общались на украинском и польском. Русская речь звучала только в высшем обществе и среди чиновников на Печерске (наравне с польской и французской).

Даже студенты новооткрытого университета в 1830 гг. плохо понимали лекции по русской словесности, что всерьез беспокоило его ученый совет. Обучение киевской молодежи азам русской грамоты взял на себя проф. М. Максимо-вич, работавший до того в Московском университете и водивший знакомство с лучшими писателями России. Он давал студентам диктовки и заставлял их писать сочинения на разные темы.

Позже большим знатоком русского языка считался профессор философии О. Новицкий. Студенты слушали его с восхищением, но сам он, будучи украинцем, знал русский язык понаслышке, а в вопросах стиля ориентировался на уже устаревшую прозу Карамзина.

В Киеве, все еще дышащем воспоминаниями о былой славе украинской барочной культуры, витиевато-архаичная речь О. Новицкого не вызывала удивления. Несколько поколений выпускников университета усвоили его манеру как норму литературного стиля, и вплоть до 1860 годов язык русифицированной киевской интеллигенции существенно отличался от общепринятого «пушкинского».

Эта карамзинская витиеватость киевско-русской речи очень нравилась и Т. Г. Шевченко, о чем свидетельствуют его повести, написанные не совсем по-русски, а, так сказать, по «русско-университетски ».

В 1860 гг. киевская интеллигенция начала переходить в быту на украинскую речь. Делалось это путем простого сме-шения русских и украинских выражений, так что в 1870—1880 гг. в домах образованных горожан говорили неизвестно на каком языке.

Валерия О‘Коннор-Вилинская вспоминала: «В то время в интеллигентской среде господствовала стихия русского языка. На нем говорили, писали и думали. Но уже понемногу в некоторых домах переходили на украинский, все больше в речь вставляли украинские слова и предложения».

Некоторое представление о «киевском языке» тех лет дает, например, такое место из сборника «Стихотворений» редактора газ. «Киевский телеграф» Альфреда фон Юнка:

Червонее сонце встало,
із-за хмари,із-за гір.
Я, подумавши немало.
За грибами пішла в бір.
Було смутно там мені,
Що одна брожу в бору...

Младшее поколение киевской интеллигенции тех лет воспитывалось в духе уважения к украинскому языку. Из него вышли хорошие знатоки языка и писатели, способствовавшие возрождению национальной культуры. «Больше всего,— замечает по этому поводу упомянутая мемуаристка,— на украинском языке обращались к детям. Дети говорили отцу «тато» и говорили на родном языке».

Сами горожане, не помышлявшие о сочинительстве и проблемах стиля, пользовались довольно странной смесью русских, украинских и частично польских слов, получившей название «суржика».

Суржик — это язык города, переставшего быть украинским, но так и не ставшего русским, довольно эфемерное новообразование, вызывавшее негодование украинцев и снисходительные улыбки настоящих «русаков».

Просвещенное киевское общество стыдилось суржика, но ничего поделать с ним не могло, поскольку все понимали, что говорить одновременно на двух языках невозможно, а признать один из них «лучшим» киевляне были не в силах.

Бравшая на себя роль законодателя городского языка (естественно,— русского) официозная газета «Киевские губернские ведомости» неоднократно «клеймила» суржик. Ее редакторам становилось особенно стыдно за киевлян в дни контрактов, когда в город съезжалось множество гостей из России. «При первом моем посещении Контрактового дома,— писал корреспондент газеты в 1854 г.,— я был поражен, отуманен, увидевши и услышавши все, что там происходило [...] Разные фразы замечательны. «Прощайте, мы пойдем додому».— «Нет, не идите, вы еще, кажется, имеете видеть пана Стрежлицкого».—«Перестаньте, вы все смеетесь с меня».— «Вот сюдою, сюдою пойдемте!» — «Нет, лучше тудою. Там, видите, как все крутятся».

В середине XIX века киевский язык немного подравнялся, подстроился под русский, но окончательно таковым не стал. Украинская речь почти вышла из употребления и стала достоянием села.  Дело дошло до того, что в трудные годы Крымской войны, когда русское правительство вспомнило наконец об украинском патриотизме и решило сыграть на энтузиазме «малороссов», среди киевских официально настроенных литераторов не нашлось ни одного поэта, который бы владел украинским языком. Те же самые «Киевские губернские ведомости» вынуждены были печатать стишки на ненавистном им суржике, выдавая их за настоящий украинский язык. О публиковавшихся па ее страницах «малороссийских виршах» дает некоторое представление такой отрывок из патриотической агитки Ф. Морачевского:

Є в нас де гостей незваних,
Є чим частувать.
Нагодуєм і напоїм
І положим спать.

Даже в начале XX века, когда русификация города достигла крайних пределов, русский язык киевлян оставлял  желать лучшего.
Язвительный С. Богуславский называл его «нелепой помесью польского и еврейского языков с малороссийским».

«Самые чудовищные ударения,— возмущался он в своем путеводителе, 1904 г.,— родительный падеж винительного, «дай мне ножа», «сам» в смысле «один», «тудою», «сюдою» вместо «туда» и «сюда», «скучаю за тобой» — на каждом шагу, даже в устах интеллигентных лиц».

Да и в наше время язык русскоязычного населения Киева не всегда можно назвать русским.  Наравне с хорошим русским и часто полулитературным украинским язьжом суржик все еще остается приметной чертой киевского быта.

Источник http://www.interesniy.kiev.ua