125 лет назад ученый-этнограф организовал научную экспедицию в Украину, где завершил работу над своей книгой «Путешествия»

Во время приезда в Киев знаменитый путешественник Николай Николаевич Миклухо-Маклай на тихой Тарасовской улице в доме профессора Авенариуса рассказывал о жизни папуасов, в том числе и о людоедстве. Он говорил об этом как об обычном явлении, обраставшем в жизни множеством печальных и смешных подробностей. Объяснял, что дикари считают поедание стариков полезным делом (их дух не стареет и не умирает вместе с дряхлым телом, а переселяется в тела сородичей). Но слушатели внимали ему с ужасом и недоумением…
Немало примеров первобытной жестокости и в истории Киева

«Когда отец семьи, — рассказывал Миклухо-Маклай, — становится очень старым и ему тяжело жить и работать, он сообщает сыновьям, что ему уже пора уйти. Тогда в назначенный день собираются все родственники и с соответствующими обрядами сажают деда на дерево, а затем с песнями и танцами трясут ствол, пока обессилевший старик не упадет. Тело пекут в зарытой в земле специальной каменной печи, и родственники съедают его».

Присутствовавшая на встрече молодая учительница (в будущем деятельница Киевской громады) Анна Берло возмутилась спокойным тоном рассказа «короля папуасов» — так называли Миклухо-Маклая. И услышала от ученого еще более удивительное замечание: «У папуасов, когда сын за что-нибудь недоволен отцом, то говорит: «Ты мне такой противный, что я тебя даже есть не стану». «Эти слова так огорчают отца, что он плачет», — добавил путешественник.

*Николая Миклухо-Маклая называли в обществе «королем папуасов»

Современники Миклухо-Маклая считали, что каннибализм на Новой Гвинее и некоторых других экзотических островах — пережиток далекого прошлого и с распространением европейских колоний на других материках окончательно исчезнет, оставшись лишь в народных мифах, преданиях и верованиях. Однако ученые мужи ошиблись в своих расчетах. Людоедство и многие другие проявления зла и насилия укоренились в человеческой природе гораздо глубже, чем они себе представляли. Каннибализм не ушел из Европы ни в XIX, ни в ХХ веках. Он лишь сник перед строгостью законов, защищающих право человека на жизнь, затаился в глубинах подсознания и в любой момент готов вновь заявить о себе.

Среди нас до сих пор ходят самые настоящие людоеды, но они об этом, слава Богу, не догадываются. Лишь в годы больших социальных потрясений и войн древние инстинкты вновь выходят из-под контроля разума, и тогда европейцы с ужасом наблюдают, как обезумевшие от голода люди убивают себе подобных, варят, жарят их плоть и умудряются торговать ею на базарах.

Когда эпоха бед проходит, людоедство вновь идет на убыль, но полностью не исчезает. Оно изредка дает о себе знать в виде патологических, по мнению специалистов, отклонений. Еще в XIX веке была высказана мысль, что люди пожирают себе подобных не только из-за голода. Это болезнь, через которую должно пройти все человечество в определенный период своего развития. И, очевидно, процесс еще не закончен.

В современной Европе людей едят не для утоления голода, а для… удовольствия. Нормальному человеку понять это совершенно невозможно. Не так давно весь мир потрясла история с немецким людоедом, который нашел свою жертву по интернету. Человек добровольно явился к нему на квартиру. Добытую таким образом «человечину» цивилизованный антропофаг держал в холодильнике.

Это, конечно, чистая патология, атавизм. Но в истории современных стран и народов можно найти немало других потрясающих примеров первобытной жестокости. Немало ее и в истории Киева…
Одних пленников съедали тут же, других держали в загонах и откармливали, как скот, на мясо

Древние киевские предания о людоедах связаны в основном с лесами Голосеева. Когда-то через них шла старая дорога к южным границам Руси. Здесь же обитали разбойники. Особой жестокостью отличались мелкие шайки грабителей тюркского происхождения. Городские предания гласят, что некогда в Голосееве свирепствовали «какие-то китайцы или китаевцы» (восточные люди). А в одном из таких сказаний говорится, будто сам хан Батый «был сыном крестьянина с окраины Киева» (возможно, и из Голосеева). Деталь совершенно неправдоподобная, но в устах киевлян старых времен имела свой смысл. Они помнили нашествия пришлых грабителей, которые оседали в Голосееве, «копали пещеры в горах и жили грабежом и разбоем». Именно в таком проклятом месте, на их взгляд, и мог появиться великий душегуб Батый.

Среди степняков случались и настоящие людоеды. Они не только грабили, но и угоняли молодежь в леса. Одних пленников съедали тут же, других держали в загонах и откармливали, как скот, на мясо. В лесных поселениях людоедов киевляне видели львов, барсов, тигров и других экзотических хищников. Их кормили человечиной, а шкуры использовали для украшения шлемов и военных доспехов. За устрашающие маски на головах горожане называли таких разбойников песиголовцами.

В наших сказаниях антропофаги не всегда рисуются с песьими головами, но зато, как правило, с одним глазом на голове. Это дало этнографам повод полагать, что в данном случае мы имеем дело с простым заимствованием из Гомеровой «Одиссеи», где повествуется об одноглазом циклопе-гиганте Полифеме, любившим полакомиться человечиной и державшим своих пленников в загоне для скота.

Однако возможен еще один вариант. Ничто не мешает нам думать, что в сказаниях о песиголовцах остались частицы древних воспоминаний о ватагах восточных душегубов, которые когда-то действительно обитали в районе старой Васильковской дороги. Ведь некоторым пленникам удавалось вырваться из рук людоловов. И они рассказывали о чащах Голосеевского леса страшные вещи.

Для степных людоловов человечина была питанием. Подчас не отказывалось от нее и местное население, доведенное до одичания разрухой и голодом. Народные рассказы полны ужаса. И уже одно это свидетельствует о том, что каннибализм у нас никогда не был бытовым явлением. Он воспринимался как отход от настоящей человеческой жизни, спутник великих бед, выпавших на долю народа. Недаром особо заметные вспышки людоедства случались в годы разрух и голодовок. В городских преданиях 1920-х, 1930-х и 1940-х годов каннибалистические сюжеты встречаются довольно часто и воплощаются в форме страшных, леденящих кровь историй, не имеющих ничего общего с юмористическими рассказами Миклухо-Маклая.

Так, в марте 1926 года академик Сергей Ефремов записал в своем дневнике: «Слышал на Сенном базаре несколько характерных рассказов… В вагоне трамвая сидит какой-то человек. „На вас кровь, — говорят ему, — вы ранены“. — „Нет, это что-то… Так себе…“ — засуетился „раненый“ и начал пробираться к дверям. Но тут пальто на нем расстегнулось и оттуда выпала чья-то свежеотрубленная рука».
Голод 1947 года запечатлелся в страшных историях о детских пальчиках в холодце, купленном на базаре

Во время Голодомора 1932-1933 годов по городу стали ходить жуткие слухи о людоедстве. Длительные голодовки страшны не только своими физическими последствиями. Они разрушают в человеке все человеческое. Голодающий теряет представление о долге, о чувстве достоинства, о детях, родных и близких. Главное — есть, а что именно, уже неважно. Самое ужасное для киевлян 1930-х годов было то, что случаи каннибализма отмечались даже в стенах Лавры. Как вспоминает бывший юрисконсульт монастыря профессор Никодимов, на Дальних пещерах, заселенных тогда бесквартирными горожанами, «было совершено зверское преступление. Одна женщина убила девочку, подругу своей дочери, и мясо ее продала на базаре».

Черная тень каннибализма не обошла Киев стороной и в годы Великой Отечественной войны. От тех, кто пережил времена оккупации, можно услышать леденящие душу истории. Раньше писать об этом не полагалось. Но времена изменились, прежние запреты не соблюдаются. И вот 6 ноября 2008 года в передаче киевского радио, посвященной Дню освобождения города от захватчиков, откровенно говорилось о том, что в Киеве при немцах делали колбасу из людей (в основном из детей) и продавали на рынках. Подпольный цех располагался в усадьбе у подножия Замковой горы (Киселевки). Но из соображений безопасности колбасы из человеческого мяса продавались не на самом Подоле, а на рынках других районов. Многие об этом знали или догадывались, но молчали. «Фабрика людоедов» просуществовала недолго. В одном из домов по соседству с ней исчезла девочка, ее мать обратилась в немецкую комендатуру. При обыске обнаружили несколько зарезанных детей и колбасу из человечины.

В Киеве голод 1947 года запечатлелся в страшных историях о детских пальчиках в холодце, купленном на базаре. Очевидно, подпольные цехи людоедов продолжали свою работу и некоторое время после войны. Отсюда и эти слухи.

Говорят, будто случаи людоедства бывали в Киеве и в голодные 1990-е годы. Летом 1999 года, сидя в сквере на Кудрявско-Бульварной улице неподалеку от Сенного базара, мне довелось услышать новый киевский сказ о каннибалах. Моей соседкой оказалась дворничиха из соседних домов.

«Два года назад, — говорила она, — помните, на Сенном базаре делали навесы для торговли. Так вот, пошла одна старушка из нашего дома купить печенку для внука.

Вернулась и стала готовить обед, а у нее ничего не выходит. Жарит, жарит печенку, но она все сырая. И сварить ее не получается. Она побежала к милиционеру, который стоял под домом (у нас там дежурка), и объясняет: вот, мол, купила печенку, а из нее ничего нельзя сделать — ни сварить, ни поджарить. Милиционер, как услышал это, тут же спросил: „Можете показать, у кого покупали печенку?“ А старушка в лицо ту женщину хорошо запомнила. Как увидела торговка, что старушка бежит к ней с милиционером, сразу все собрала и бежать! Милиционер — за нею, догнал — и в наручники. Забрали все, что у нее было, ее саму посадили в машину. Куда отвезли и что с ней было потом, никто не знает. А милиционер той старушке деньги за покупку вернул. Лично взял и вернул. Вот так оно и было два года назад. У нас в доме все это знают. Старушка и сейчас у нас живет. И все видели, как оно было».

Вполне возможно, слухи о людоедстве 1990-х годов сильно преувеличены. Когда будущее темно, фантазия населяет мрак жизни чудовищами. Они приходят не для того, чтобы расшевелить притупившееся в нас чувство страха. Их миссия значительнее и серьезнее. В преданиях такого рода воплощается извечный страх киевлян — за судьбу своего города.