Обобщая сообщения архивных материалов нельзя не видеть, что находки в районе Аккермана касаются главным образом ряда погребальных памятников. Публикации подавляющей части этих данных в «Записках ИООИД», большой интерес археологов к проблематике, открытие и изучение новых объектов такого рода избавляет нас от необходимости говорить далее очень подробно. Тем не менее, на отдельных моментах остановиться специально следует.

Давно справедливо отмечается, что находки захоронений античного времени фиксируются как вблизи кварталов древней Тиры, так и на значительном удалении от нее — вдоль лимана в направлении Шабо. Такая двойственность с локализацией при отсутствии широкомасштабных полевых работ обусловили нерешенность проблемы местонахождения тирского некрополя. Наиболее обстоятельно этот вопрос изучил И.Б.Клейман, собравший и проанализировавший большинство имеющихся в литературе сообщений об обнаруженных здесь захоронениях греко-римской эпохи. Информация, приведенная исследователем в специальной статье и затем совместно с П.О.Карышковским в монографии о Тире (Клейман 1978: 99-107; Карышковский, Клейман 1985: 31-33), особенно ценна для нас сопоставимостью с описанными материалами 1860, 1866, 1890, 1895 и
1904 гг.

Хотя идентификация известий о памятниках, обнаруженных в эти годы, не вызывает больших сомнений в принципе, существуют реальные трудности их датировок и атрибуций, являющиеся следствием отсутствия однозначных трактовок. Это хорошо видно на примере наиболее ранних сведений. Вполне вероятно, что в 1866 г. Ф.А.Струве и сопровождавший его инженер А.И.Панкратьев в самом деле нашли на месте строительства паровой мельницы — на территории, занятой теперь заводом медицинского оборудования — древнегреческие грунтовые захоронения: трупоположения, ориентированные в основном на восток (Струве 1867: 606-607).

Еще менее понятна, на наш взгляд, ситуация, зафиксированная в 1860 г. в районе обнаружения небольшой статуи отдыхающего от охоты на калидонского вепря-гиганта Мелеагра(?) и эллинского надгробия. В обрыве лимана, ниже переотложенного слоя с этими находками Н.Н.Мурзакевич видел, зарисовал и коротко описал остатки погребальных сооружений, которые И.Б.Клейман, опирающийся на тот же документ из 93-го фонда ГАОО, склонен связывать с позднесредневековым могильником (Клейман 1978: 105). С такой оценкой можно было бы согласиться, однако вызывает недоумение указание на наличие в захоронениях вместо ожидаемых скелетов следов пережженных человеческих костей. Если это действительно остатки кремации, то датировать их столетиями османского господства в Аккермане опрометчиво, ибо погребальная обрядность этого хронологического периода на северо-западе Причерноморья, мусульманская да и любая другая, трупосожжений не знала. Впрочем, уровень изучения археологических объектов второй половины XIX в., не позволяет положиться на документальные свидетельства прошлого столетия без риска допустить грубую ошибку. В этом смысле вопрос о принадлежности отмеченных в 1860 г. захоронений при отсутствии полноценных современных данных не имеет пока точного ответа.

Иными являются другие находки из-под Аккермана. Сохранившаяся и по сей день «Скифская могила» (подкурганный склеп 1895 г.), в сравнительной близости от которой после второй мировой войны обнаружены три каменные гробницы, подобно им, скорее всего, сооружена в первые века н.э. (Кочубинский, Штерн 1896: 13-16, табл. VII-VIII; Дмитров 1955: 117; Клейман 1978: 105; Сон 1979: 100-105; Росохацкий, Штербуль 78-80). Очень возможно, что отысканный в 1890 г. на винограднике близ города А.А.Матвеевым римский эпиграфический памятник прямо связан с погребением той же эпохи. Похоже, оно было совершено в каменной усыпальнице, находившейся где-то в «зыбучих песках», подступающих к Белгороду со стороны Шабо (Клейман 1978: 104). Наконец, наиболее гипотетическим является отождествление каменной гробницы, раскрытой в 1904 г. на аккерманской усадьбе торговца Литвина. По известиям, собранным И.Б.Клейманом, с ним можно соотнести склеп, найденный в городе «в период между раскопками Э.Р. фон Штерна в 1900 и 1912 гг.» (Клейман 1978: 104). Как выяснилось, связь с этим именем данной находки не исчерпывается примечанием в отчете на 419-м заседании о раскопках Тиры 1912 г. Оно указывает на произошедшее ранее «открытие склепа римского периода недалеко от базара» (419 заседание 1913: 93).

Нельзя обойти молчанием факт рассмотрения на 361-м заседании ИООИД 16 сентября 1904 г. не иначе как вопроса «о случайных находках и раскопках Э.Р. фон Штерна в Аккермане, в усадьбе Литвина». К сожалению, кроме повестки дня, «Записки» опубликовали лишь принятое Обществом на этом собрании постановление: «Просить Э.Р. фон Штерна при первой возможности продолжать раскопки» (361 заседание 1906: 39). Становится очевидным, что усилия Ф.М.Кречуна не были напрасными, а находки представляли немалую ценность. Других сведений о работах во дворе Литвина в архивных документах или публикациях пока не обнаружено. О том, почему это события не нашло освещения в «Записках», кажется, удается создать довольно стройную версию. Из информации о заседании 16 сентября 1904 г. следует, что работы на усадьбе Литвина еще не были завершены и возможность их продолжать в тот момент отсутствовала. Только ли дело в том, что хронически недоставало средств? Кажется, в данном случае так сталось по другой причине и раскопки вообще не были продолжены Обществом. О происшедшем судить трудно, но причина неожиданного хода событий видится нам в могуществе торговца Литвина, владевшего на правах частной собственности злополучным участком. Дело не в одних самоуправных и в чем-то явно противозаконных действиях хозяина, на которые смотрел сквозь пальцы аккерманский полицмейстер. Имеется однозначное свидетельство о прямой конфронтации ИООИД с Литвиным. В письме от 1 февраля 1905 г. Ф.М.Кречун сообщает в Одессу, что подан иск о выдворении купца из крепости (ГАОО 93-1-163: 144). Будучи собственником крепости, Общество сдавало ее сооружения и дворы в аренду торговцам для хранения их товаров за мощными стенами. Известный нам торговец, очевидно, также держал там складские помещения. Удивительное в другом: небывалый по остроте конфликт, когда дело дошло до суда, возник в отношениях с человеком, на чьей усадьбе был открыт важный античный памятник. Невозможно допустить случайного совпадения, ведь речь идет о двух сторонах, заинтересованных друг в друге, одновременно выступающих в разных ипостасях и потом, как по роковому стечению обстоятельств, рвущих отношения! Думается, что за этими дрязгами как раз и стоит трагическая судьба едва ли не единственного склепа римской эпохи, найденного столь близко к кварталам древней Тиры и разрушенного столь безотчетно быстро. Хотя основная часть данных о гробнице безвозвратно утеряна, место находки установить легко, локализуя усадьбу Литвина — человека без сомнения видного в городе в начале уходящего века. Возможно, выяснение местоположения этого памятника даст новый надежный ориентир для топографического определения тирского некрополя.

Материал о случаях находок предметов старины на Нижнем Дунае и интересах ИООИД в этом районе показывает большую, нежели в Аккермане и его окрестностях, разнородность памятников. Сначала остановимся на сообщениях о трех группах монет, отличающихся друг от друга по происхождению, составу и месту обнаружения. Хотя почти всегда эта категория древних вещей бывает окружена повышенным вниманием коллекционеров, и именно металлические деньги в глазах любителей реликтов и знатоков антиквариата являются носителями истинной ценности, проследить судьбу находок, известных по документам Общества, непросто. Дело в том, что из таких первоначально случайно открытых источников формировались (часто путем покупки) крупные коллекции, в числе обладателей которых пользовавшееся высочайшим покровительством Общество было далеко не самым состоятельным. Нужно ли удивляться, что находки, о которых сообщалось в Одессу, зачастую попадали в частные владение — в 60-х гг. XIX в. в городе насчитывалось пять широко известных личных нумизматических собраний, составленных главным образом из монет античных центров Северного Причерноморья (Мурзакевич 1867: 474-476).

Найденные на Змеином комиссаром Алексеевым античные монеты и мелкие украшения непременно должны были поступить в распоряжение ИООИД. Это заключение, основанное на документальных записях, позволяет ставить вопрос об идентификации по материалам фондов Одесского археологического музея и сохранившейся краткой описи одной из первых коллекций с памятника. Этому делу могут послужить как публикации в «Записках», так и новейшие исследования неизвестных до сих пор науке монет V в. до н.э. — III в. н.э., гемм и перстней, происходящих из района святилища Ахилла (Мурзакевич 1844: 549-562; он же 1848: 413-415; он же 1853: 237-245; Карышковский 1983: 158-173; Охотников, Островерхов 1991: 69-71).

Открытая в 1895 г. ренийская тезаврация не упоминается в нумизматических сводках, отмечающих даже вовсе сомнительные сообщения о найденных кладах. Между тем не верить полицейскому протоколу так же трудно, как и доискиваться, почему монеты, попавшие в поле зрения властей, не стали достоянием науки. В попытке выйти за пределы внешне замкнутого круга, мы рассмотрели данные о всех опубликованных монетных кладах античной эпохи левобережья Нижнего Дуная. Как оказалось, близкие состав и историю имеет лишь золотое монетное сокровище из села Анадол (ныне Долинское Ренийского района Одесской области, Украина). В январе 1895 г. при добыче камня крестьяне Никита Куку и Захар Черниан обнаружили клад, схороненный в медном кувшине. Всего насчитывалось свыше тысячи или даже двух тысяч статеров македонских царей IV — III вв. до н.э. — от Филиппа II до Лисимаха и Селевка I. Осмелимся утверждать, что совпавшие или сходные характеристики — не воля случая, ведь и имя ренийского мещанина, скупившего золотые монеты, — Михаил Миня (он же М.В.Мыйна). Очевидно, этот человек поначалу хотел утаить правду о кладе, сочинив легенду, запротоколированную местным приставом. Однако затем власти все же добились большего, и в итоге не 500, а 979 экз. попали в Эрмитаж (Нудельман 1985: 158). Отсутствие в ГАОО других сведений о находке, видимо, объясняет документ, рассмотренный на 48-м заседании Общества 12 марта 1847 г. В отношении Херсонской палаты государственных имуществ № 1661 сообщается о Государя императора высочайшей воле: «Древности передавать в Одесский музеум, которые не поступят в санктпетебургские подобные хранилища» (ГАОО 93-1-2: 55). Разумеется, об этом знало законопослушное уездное начальство, и его усердием богатый Анадольский клад, минуя Одессу, прибыл в столицу империи.

Странна история монетного комплекса из Килии, ни о происхождении, ни о составе которого данных нет. Впрочем, даже скудные известия позволяют высказать некоторые суждения. Причастность А.Шиманского, человека образованного, долгие годы связанного с ИООИД, читавшего его «Записки», заставляет думать, что определение «древние монеты», имеющие в его письме, соответствовало действительному положению вещей. Судя по разнообразию присланных в Одессу 72 экз. (золото, серебро, медь), они не могли принадлежать одному кладу. Пожалуй, хотя бы часть из них, в частности медные деньги, происходит из культурного слоя какого-то античного памятника, близкого к Килии территориально. О существовании такового как будто бы свидетельствуют и мнения специалистов, и находки римских монет, и средневековая письменная традиция, возводившая топоним «Килия» к легендарной эллинской Ахилее (Гудкова 1989: 69-70; Нудельман 1985: 165-166; Кантемир 1973: 27). Кстати, не стоит отвергать и вероятности доставки их с острова Змеиный или даже из других относительно отдаленных мест. Что произошло с монетами Я.Попандопуло, остается загадкой. В сентябре — ноябре 1896 г. Общество явно тянуло со сделкой. Похоже, это собрание так и не куплено, из чего следует по меньшей мере два правдоподобных вывода. По первому из них килийские древности признали поддельными. Фальсификаты в то время были настолько обычным делом, что не раз приходилось предостерегать незадачливых коллекционеров, а в существовавшем в 1921-1922 гг. Одесском археологическом институте студентам даже преподавали «Историю подделок археологических памятников» (Извещение 1868: 320-321; Бертье-Делагард 1896: 27-68; Боровой 1975: 6). Однако если иметь в виду попытку сбыта такого большого количества искусных имитаций (иначе отказ приобрести их был бы незамедлительным), скромный сапожник должен претендовать не более чем на роль посредника в афере, да и то заодно с А.Шиманским! Едва ли это так уже потому, что объектом мистификации избрано Общество, а не какой-либо богатый дилетант. Второе возможное заключение, по всей видимости, ближе к реальности и объясняет медлительность ИООИД его неплатежеспособностью в то время. В письме косвенно говорится о запрашиваемой цене одного золотого экземпляра — 15 рублей. Отсюда очевидно, что владелец запрашивал за все монеты примерно две-три сотни рублей серебром. Тогда это была значительная сумма (см. Жуков 1975: 211 и др.), и Общество, надо думать, умышленно задерживалось с ответом, надеясь, быть может, найти иные пути к монетам. Судя по всему, так не случилось, ибо располагавшие антиквариатом люди всегда действовали осторожно. В Бессарабии и в начале XX в. извлекаемые из земли старинные монеты прятали, так как их «забирала полиция за очень невыгодные цены» (Эбергардт 1916: 43). В этой ситуации вполне понятно, что монеты Я.Попандопуло могли пополнить одну из частных коллекций.

Определенное значение для истории археологического изучения края имеют памятники из Картала-Орловки. Их открытие в 1844 г. положило начало исследованию остатков римского предмостного укрепления — одного из наиболее замечательных объектов античной эпохи на юге Бессарабии. К сожалению, находки, тогда же опубликованные Н.Н.Мурзакевичем, немногое дали для исторического познания. «Остатки римских надписей» с отдельными читаемыми словами и буквами, а также камни, на которых «сохранились одни только украшения», как бы противостоят единственному довольно крупному обломку с сюжетным рельефом. Он представлял собой «рисунок Аполлона и Дианы, занимающихся звериною охотою» (Мурзакевич 1844а: 627-628). Монетные находки датируют римскую крепость у Орловки второй половиной I — первыми десятилетиями III вв. н.э. Данные хронологии и назначение этого стратегически важного сооружения позволяют устанавливать гипотетическую связь с Нижним Траяновым валом, нередко относимым учеными к системе пограничных укреплений Римской империи.

С той поры, как о вале писал Димитрий Кантемир и через 125 лет брался исследовать его упомянутый выше Нелидов, о грандиозной земляной насыпи, протянувшейся на 126 км от реки Прут до озера Сасык, написано много (см. Кантемир 1973: 29; Федоров 1960: 71-73; Вулпе 1960: 259-278; Чеботаренко, Субботин 1991: 124-145). Сложившаяся теперь историографическая ситуация характеризуется широким разбросом довольно хорошо аргументированных точек зрения, интеграция которых осуществима только в случае признания возможности многократного использования вала в античную и средневековую эпохи. Рвы по обе стороны сооружения, а также некоторые общеисторические соображения подтверждают перспективность такой трактовки (Федоров 1960: 72; Добролюбский 1991: 52). На время возведения первоначального укрепления в контексте специфики регионального исторического развития может указывать дата, полученная при анализе мощности и темпов образования гумусового слоя над валом, — II в. н.э. (Дзиговский, Лисецкий 1991: 42-43). В систему приграничных барьеров империи у Дуная входила и Орловка, подавляющее число находок римских монет которой приходится именно на II в. н.э. (Бондарь 1991: 9; Нудельман 1985: 168). Вместе с тем конкретное исследование вала указывает на возможность других вариантов датировки.

Ретроспективный обзор документов ИООИД, относящихся к античным памятникам Бессарабии, позволим себе завершить небольшой ремаркой. Данные по археологии из материалов Общества, хранящиеся теперь в архивах разных странах, конечно, несопоставимы с теми, что находятся еще в земле. Однако если полевые исследования дают археологу дают возможность увидеть своими глазами и самому описать открытые древности, то «кабинетный» археограф обладает преимуществом охватить сведения, накопленные в течение многих десятилетий. Исписанные витиеватыми почерками пожелтевшие от времени бумаги содержат в концентрированном виде сообщения о научной жизни историко-археологической интеллектуальной среды всего юго-запада Российской империи XIX — начала XX вв. Соединить достоинства обоих направлений исследования — дело будущего, ведь многие из затронутых нами и оставшихся за рамками работы вопросов еще ожидают более глубокого, в том числе и монографического, изучения.

Высшая Антропологическая Школа 2002